В этом году у писательницы Евгении Некрасовой, известной по книгам «Калечина-Малечина» и «Сестромам», вышли сразу две новинки. Литературный сериал «Кожа» о судьбах темнокожей рабыни и крепостной крестьянки стал одной из самых обсуждаемых книг сезона и вошел в шорт-лист премии НОС. А на Красноярской ярмарке книжной культуры писательница презентовала сборник «Домовая любовь» — о том, каким бывает дом, и как это слово воспринимают люди.
Команда КРЯКК-daily поговорила с Евгенией Некрасовой о новом взгляде на современную культуру, о важности книжных премий для женщин и о роли фольклора в русской литературе.
Евгения, на ярмарке вы презентовали сборник «Домовая любовь». Расскажите, о чем книга?
Это корпус текстов о доме, в котором есть рассказы, поэмы и повести. О доме во многих аспектах. Это ощущение дома и как комфортного места, где ты чувствуешь себя в безопасности, и о доме как месте опасности, где ты можешь подвергаться насилию, эмоциональному в частности. Дом как некое место, придуманное до тебя, как место, в котором ты родился и вырос, который создали твои родители и из которого ты уезжаешь. Дом как вечная мечта и объект поиска: когда ты вырастаешь и уезжаешь из небольшого города в большой, ты переезжаешь по съемным квартирам, тоже придуманными не тобой. Кем бы ты ни был, тусовщиком или человеком, помешанным на работе или учебе — ты все равно пытаешься как-то организовать вокруг себя пространство. Кроме того, недавно мы все были в локдауне и гораздо больше времени проводили дома, чем до пандемии.
Плюс ко всему эти полтора года я пыталась купить квартиру в Москве и находилась в постоянном поиске. Это был странный опыт: я заходила в чужие дома и смотрела, как они живут. А там люди в домашней одежде, в квартирах разбросаны чужие вещи. Ты сразу чувствуешь отношения между людьми и сразу понимаешь, почему они продают квартиру: они разъезжаются, или еще что-то происходит. Заходишь на пять минут и сразу чувствуешь личные истории. Это странный и удивительный опыт, и неважно, где люди живут: на окраине или в центре, в историческом здании или в обычной многоэтажке. Это удивительное соприкосновение с чужой домашнестью и интимностью меня тоже поразило.
В сборнике есть истории про дом как среду: двор, район, город, и дом как архитектурное явление. Я часто обращаю внимание на то, почему у нас очень часто неуютные, некрасивые дома, в частности, панельные многоэтажки. Я сама выросла в таком квартале, у нас вообще мало красивого эстетического жилья. Хотя я тоже научилась ценить панельки. Это стало модным: мы видим художников, которые много их рисуют, и рефлексируешь на эту тему. В книге есть истории не только о Москве: поэмы о Коломне и мусорных бунтах, об Иваново, об Астрахани, о городке на Байкале под Иркутском. Для меня важны эти понятия: дом как Россия, дом как путешествие. Это в каком-то смысле очень патриотический сборник. И очень экологический: ведь дом — это среда, окружающая нас.
Ваше творчество удивительно тем, что на важные и актуальные темы вы выбираете фольклорный язык. Как вы выбираете то, что кажется таким несовместимым? Сказки и считалочки, известные всем, помогают понять современную повестку?
Конечно, это так. Потому что фольклор и являющееся базовым для его создания магическое мышление, которое до сих пор процветает — это то, что всегда работает и актуально. Имеется в виду фольклор не наносной, показной и пластиковый, а настоящий. Меня поражает его ритуальность и связь с реальной жизнью. И все эти формы, которые он принимает, все мифологические персонажи, волшебные помощники, песни, заговоры имеют непосредственное отношение к настоящей жизни и телесности. Они являются психоаналитиками и антидепрессантами, потому что пытаются объяснить, что к чему. Например, человек умер какой-то нехорошей, не своей смертью. Или девушка утопилась или превратилась в русалку. Или человек стал упырем, а ребенок сделался кикиморой. Это народное мышление в каком-то смысле существует для того, чтобы примирить себя и свое сознание, свой разум и сердце с жизнью. Я использую фольклор не столько в языке, сколько в драматургии. Потому что жизнь в России такова, что иногда остается надеяться только на чудо. И в драматургии это тоже работает очень хорошо. А язык, который я использую — это метод отстранения, как было в «Коже» и «Калечине-малечине». Я в этих произведениях тоже как некий фольклорный персонаж: офигеваю от жизни и не понимаю, как с ней справиться.Все происходящее настолько странно, непонятно, ужасно или, что называется, хтонически, что мы начинаем учиться у народа, у любого, не только у русского, и изобретаем новые слова, чтобы это объяснить или описать.
До вашего нового романа «Кожа» вы работали в других, более малых форматах. Насколько сложнее и интереснее было работать с текстом “сериального” типа?
Можно сказать, что это был самый сложный опыт в моей жизни, после которого, как мне кажется, я спала месяц без остановки. Я не пишу исторических текстов, но я достаточно много читала про рабство в Америке. Недавно библиотека Конгресса открыла отсканированные расшифровки бесед с бывшими рабами. Вообще таких исторических материалов больше на английском языке, чем на русском. Мне пришлось много чего читать и изучать. Текст действительно оказался очень объемным, я даже думала его сократить. Полагала, что будет серий 8, а получилось 10 глав. Еще у меня был дедлайн с ограничением по времени. Это было интересно, но я не уверена, что готова повторить такой формат.
Какие реакции были на книгу? Был ли негатив вроде фраз “Как вы можете писать о темнокожих людях”?
Конкретно такой реакции не было: мне кажется, мы сейчас живем не на том уровне, чтобы жителей России это беспокоила. В первую очередь я спрашивала себя, как я вообще могу такое писать. И тогда я села и написала маленький текст о том, почему у меня есть право об этом говорить. Этот дисклеймер мы оформили в книге как предисловие.
У читателей было очень много претензий к языку. Но я специально сделала его таким, и язык является одним из главных героев повествования. Были негативные реакции, на которые вообще не стоит обращать внимание. Кто-то писал мне, что я все это опубликовала, чтобы попасть в тренд про #BlackLivesMatter, чтобы попасть в шорт-лист премии НОС. Это немного смешно, потому что текст о крепостничестве и рабстве я мечтала написать последние лет 5-6. Я не была уверена, что это будет именно такая форма и такая идея. Ее я придумала перед тем, как начала работать. Но к этому материалу я себя достаточно долго готовила. Я люблю читать книги темнокожих авторов, в частности американских и британских. Много лет назад, когда я прочла Тони Моррисон, мне безумно захотелось прочитать что-то подобное, но основанное на крепостном праве. Потому что крепостное право я воспринимаю как то же рабство изнутри. Интересно было прочитать такое с точки зрения человека, который не имел отношения к богатому сословию, и одновременно женщины.
У ваших книг очень емкие и интересные названия. Сложно ли их придумывать?
«Калечина-малечина» изначально была сценарием и называлась «Кикимора». Потом я прочитала стишок Алексея Ремизова «Калечина-Малечина» и сразу поняла, что он подходит под эту историю. С названием «Сестромам» было сложно, потому что мы долго не могли его придумать. А потом увидели этот рассказ и поняли, что это сборник о меняющейся семье, и такое название подходит. «Домовая любовь» — это, можно сказать, патриотический сборник про любовь к дому. А «Кожа” — просто хорошее название, которое звучит коротко и понятно.
Когда стали известны итоги премии «Ясная поляна», вы задали вопрос о том, получали ли ее женщины. Выяснилось, что да, и на этой почве в фейсбуке началась интересная дискуссия о специальной литературной премии для женщин. Вы давно думаете об этом? Если бы это было возможно, как бы это выглядело?
В том посте выяснилось, что женщины получали «Ясную поляну», но соотношение там было 5 к 22. То есть обычно все деньги достаются мужчинам. Вообще литература во всем мире, а особенно в России, дело очень неприбыльное. Рынок очень маленький, несмотря на прекрасные книги и ярмарки. Когда оказываешься на КРЯКК, кажется, что все вокруг читают книги и живут литературой. К сожалению, это не так — в индустрии мало денег, никто ничего не зарабатывает. И поэтому литературные премии — это чуть ли не единственный шанс нормально заработать. Особенно для таких людей, как я, у которых вся деятельность сосредоточена на литературе.
Когда ты работаешь, ты должен получать деньги. Но общественные взгляды до сих пор находится в патриархатной матрице. В России многие все еще считают, что писатель — это такой мужчина с бородой, и в итоге им чаще всего и присуждают премии.
Женская литературная премия — это прекрасная идея. Такие уже существуют, например, в Великобритании. С одной стороны можно сказать, что это гетеризация: зачем делить литературу на мужскую и женскую? Но с другой стороны, такие институции действительно нужны. Премия — это признание человека писателем, хороший пиар и деньги. Женские литературные премии должны финансироваться фондами, не хотелось бы, чтобы это была государственная история. Желательно, чтобы они спонсировались одним или несколькими бизнесами, и чтобы его владелицей была женщина. Мне кажется, важно, чтобы это были деньги, заработанные женщинами, и чтобы жюри тоже было женским. Мне было бы интересно, если бы эта премия базировалась в регионе. Кроме гендерной истории, хочется истребить в себе колониальный стиль, хотя я сама живу в Москве. Литературная премия — не такой уж и большой фонд, особенно если не делать больших мероприятий.
Вас порадовала тема КРЯККа этого года? Многие говорят, что это смело.
Да, конечно. КРЯКК — современный фестиваль, который старается быть в тренде. Мне кажется, женская оптика и женский взгляд в литературе — это новая объективность. А раньше мужской взгляд считался взглядом бога и единственно объективным. Мне нравится эта тематика и хорошо, что КРЯКК чувствует нерв времени и не находится “в танке”.
Каков идеальный книжный рынок Евгении Некрасовой?
Я хочу, чтобы литература стала частью поп-культуры. Хотелось бы больше таких писателей, как Салли Руни: когда факт появления текста становится общеизвестным, когда писателя узнают на улице, как это было с поэтами 60-х годов.
Хотелось бы, чтобы после выхода книг Netflix тут же покупал права на съемку фильма или сериала, и чтобы это был не только мейнстрим. Например, я хочу увидеть экранизации «Раны» Оксаны Васякиной и «Все, способные дышать дыхание» Линор Горалик. Важно, чтобы литература проявляла себя в разных сферах: и в кино, и в музыке. Например, я выпустила роман «Кожа» на Букмейте в аудио- и текстовом форматах, а группа «АИГЕЛ» записала к нему замечательный саундтрек. Литература должна восприниматься не как что-то пыльное и возвышенное, а как современная культура. Мы, писатели, живем сейчас, ездим в транспорте и ходим в супермаркеты, и наша жизнь не особенно отличается от жизней других.

Марина Кирюнина, журналист, литературный критик